Воспоминания о Нарве 1898 S Z

Книга
«Часовни Нарвы и Ивангорода»

Воспоминания о Нарве

 

Воспоминания о Нарве

  "8-августа 1878 года, в десятом часу утра я сел в Петербурге на поезд, направлявшийся к Нарве, куда и был назначен на службу. О городке этом я имел весьма скудные сведения, почерпнутые из жидких учебников Иловайского и Кузнецова, и представлял его всё ещё грозной крепостью, хотя и слышал, что крепость в Нарве уже несколько лет как упразднена.

   День был ясный и тихий. По обе стороны дороги тянулся почти непрерывными стенами лес, где ярко-зелёные ели красиво перемешивались с трепетно-листными осинами и высокими, стройными берёзами, которые были кое-где уже тронуты осенним золотом. Местами более тучная чернозёмная почва, призведшая эти мохнатые ели и кудрявые берёзы, сменялась мало-плодородным подзолом, покрытым седым ягелем и бурым багульником (Ledum palustre). Над этой скудной растительностью кое где поднимались чахлые кривые сосны, которые не в силах были развить могучих своих стволов и крон на насыщенной влагой почве. По сторонам насыпи тянулись широкие канавы, переполненные бурой от избытка железа водой. И почти всю дорогу я мог любоваться только этой, крайне непривлекательной, картиной. По расписанию поезд должен был прибыть в Нарву в половине третьего по полудни. Проехав затерянный среди елового леса полустанок Салу, последний перед Нарвой, я вышел на платформу и с нетерпением стал всматривать вдаль, желая поскорее увидеть этот старинный город, где я, волею судеб, должен был поселиться на неопределённое время.

   Вот наконец промелькнула последняя стена леса, заслонявшая справа горизонт, и взору моему представилась вдали куча серых крепостных стен, перемешанных с остроконечными черепичными крышами, над которыми в чистом осеннем воздухе отчётливо рисовалась массивная серая башня и несколько тонких шпилей колоколен, увенчанных ярко блестевшими на солнце золотыми крестами. По мере приближения к городу всё яснее стали выделяться обе крепости – шведская и русская, разделённые неширокой в этом месте, но чрезвычайно быстрой Наровой. На правом берегу, прямо из реки, выступали круглые башни Ивангорода, а против них, как грозный часовой, поднялась массивная Германова башня, некогда составлявшая оплот Вышгородского замка и всей Нарвской крепости. Пыхтя и извергая клубы пара, взошёл поезд на Наровский мост. Я взглянул вниз, и сердце у меня замерло: поезд полз над пропастью, в глубине которой яростно ревела и пенилась река, стеснённая в этом месте отвесными известняковыми скалами и усеянная громадными валунами. Теперь я со смехом вспоминаю тот страх, который испытал при первом своём проезде через Наровский мост, но в то время не в шутку жутко было висеть в тяжёлом поезде над этой бездной. Наконец поезд тихо подошел к вокзалу – маленькому закоптелому зданию. Я вышел на платформу. Разноязычный город толпы,  в котором особенно резко выделялось певучее наречие эстов, сильно поразил мой слух. Не привыкший к такому обильному сочетанию гласных звуков.

   Спустившись с платформы на площадку, где стояли извозчики, я сказал ближайшему из них, что мне нужно ехать к  Тёмным Воротам. «Рыцать копек», угрюмо отвечал мне седой маймист. Не зная, далеко ли до Тёмных Ворот, где я рассчитывал остановиться у будущего своего сослуживца, я не стал, по питерской привычке, торговаться с извозчиком и, уложив на дрожки свой чемодан, уселся и сам. Небольшая, но сытая лошадка бойко побежала по пыльному шоссе, пролегавшему по длинному пустырю между вокзалом и городом. В описываемое мною время на всём протяжении от вокзала до крепостного рва – границы города – только и находилось два домика: гостиница «Золотой якорь» и трактир «Ревель», весьма подозрительной наружности. Не успели мы отъехать от вокзала и четверти версты, как вдруг лошадь неожиданно для меня остановилась перед спущенным шлагбаумом. Зная, что Нарвская крепость уже упразднена, я крайне изумился этой остановкой и спросил у извозчика, что это значит, но тот угрюмо проворчал: «Ей муйста» (я не понимаю). К нам неторопливо подошёл маймист, и мой возница что то сунул ему в протянутую руку. Впоследствии  я узнал, что с каждого извозчика за проезд по шоссе взималось по одной копейке (Плата эта взималась в пользу тогдашнего владельца участка земли, по которому пролегает шоссе. – Ред.). Проехав деревянный мост, перекинутый через сухой крепостной ров, мы въехали наконец в город. Родившись и выросши в одном из небольших великорусских городков, с их широкими, светлыми улицами, скромными, по большей части деревянными, домиками, утопающими летом в зелени садов, я был неприятно поражён, въехав в узкую улицу. По обе стороны которой непрерывными стенами, вплотную прилегая друг к другу, возвышались массивные каменные дома, однообразной архитектуры, монотонного грязно-жёлтого цвета. Высокие черепичные крыши, казалось, силились заслонить собою самое небо. Духота на улицах была страшная. Спёртый в узком пространстве воздух отдавал тем специфическим запахом, который всегда безошибочно указывает на близость жилищ сынов Израиля, и действительно, как я вскоре узнал, они составляли в то время довольно значительную часть населения собственно Нарвы, особенно Вышгородской улицы, и захватили в свои руки всю мелкую издельную промышленность и торговлю. Дрожки с каким то ожесточением подпрыгивали по неровной мостовой, выложенной крупным булыжником. На улице почти никого не было видно, по крайней мере, проехав всю Вышгородскую улицу, я заметил на ней только несколько старых евреев и евреек, сидевших около своих лавчёнок, с шитьём или вязаньем в руках; около одной из них, прямо на тротуаре какой то седой еврей, в засаленной рубахе и ермолке, из под которой грязными сосульками вылезли седые пейсы, выбивал на чурбане что то из куска жести.

   Проехав мимо городской площади, посреди которой возвышался серый обелиск, воздвигнутый в 1872 году нарвскими жителями в память Императора Петра I мы свернули в узкий переулок и минуты через две остановились около довольно большого, конечно, в сравнении с другими, дома, в котором жил мой будущий сослуживец.

   Первым приятным для меня впечатлением в Нарве было то искреннее радушие, с каким встретило меня семейство моего сослуживца г. М. Пообедав и немного отдохнув у него с дороги, я пошёл представляться своему ближайшему начальнику г. Л., жившему в том же доме. С Л. Я познакомился ещё в Петербурге, где он прежде служил. Л. Принял меня совершенно по товарищески. Это был уже пожилой человек, испытавший, как я узнал впоследствии из его рассказов, не мало жизненных невзгод, которые однако, не заглушили в нём лучших, в благороднейшем смысле этого слова, юношеских душевных порывов, не наложили на него той печати сухости и педантизма, которую мы так часто можем наблюдать у пожилых чиновников, особенно тех, которые, как говорится, «пробили себе дорогу своим лбом». Напротив, в обществе нас, своих ещё юных сослуживцев, Л. Сам становился юношей. Двухлетняя служба моя с ним останется для меня навсегда приятным воспоминанием.

   Окончив свой официальный визит у Л., я хотел идти осматривать город. Л. Посоветовал мне пройтись по городскому бульвару, говоря, что это лучшее, да почти и единственное место гулянья нарвских жителей. Бульвар, на котором, впрочем, в то время не было ещё ни одного деревца, находился на высоком берегу Наровы, на месте бывшей крепостной стены; верхняя часть этой стены была срыта, нижняя же – отвесно поднималась почти из самых вод Наровы, оставив около воды лишь узенькую тропинку. Бульвар был вымощен широкими гладкими известняковыми плитами и со стороны реки, обнесён железной решёткой, с другой же – зарос мелкой зелёной травой, на которой гуляющие нередко могли видеть мирно пасущихся индюков и большого белого козла, с вызолоченными каким то шутником рогами и выкрашенной в ярко малиновый цвет длинной бородой. Козёл этот в то время служил забавой для некоторых нарвских горожан и беспрепятственно разгуливал по всему городу, взбираясь иногда в верхние этажи.

   По сторонам бульвара стояли зелёные деревянные скамейки. В северном конце его, где стена делает крутой поворот на северо-запад, торчали развалины какой-то не то башни, не то стены, окружавшие небольшую площадку, с которой, должно быть открывался прелестный вид на окрестности, расположенные вниз по высокому правому берегу Наровы; но, к сожалению, участок этот, где ныне разбит городской сквер, в то время принадлежал одному богатому немцу, который ни за что не хотел не только уступить его городу, но даже срыть развалины, вовсе не гармонировавшие с остальным видом; посторонних лиц владелец туда не пускал.

    Пройдясь несколько раз по бульвару, я сел на одну из скамеек. Уже вечерело. Не смотря на прекрасную погоду, гуляющих было мало. Квартировавший в Нарве Енисейский полк в то время ещё находился в Турции, русской интеллигенции в Нарве тогда было очень мало, а немцы, как видно, не особенно любили посещать место общественных прогулок и предпочитали оставаться дома. Солнце село, но вслед за последними его лучами из-за тёмных стен Ивангородской крепости поднялось красное ядро полной луны. Шумные воды Наровы запылали, заискрились… Ещё грознее выступили из них тёмные силуэты Длинного Германа и башен Ивангорода, из-за стен которого ярко, как звёздочки, заблистали золотые кресты Успенской церкви. На наровском мосту, построенном в царствование Императора Николая I, под руководством герцога Виртембергского, заблистал двойной ряд огоньков. В городе всё стихло. Только глухой, гневный гул Нарвского водопада, да резкие свистки резервных локомотивов нарушали торжественную тишину наступившей ночи.                                        

   На другой день я проснулся очень рано, - что-то не спалось на новом месте. Любезный хозяин мой ещё покоился сном праведника. Не тревожа его сладкого утреннего сна, я тихонько оделся и, сказав девушке, прибиравшей зал, что иду прогуляться, вышел на улицу. Солнце только что поднялось над крышами Ивангородского форштадта, закутанного ещё в лёгкую сизую дымку. На небе не видно было ни одного облачка. День предвещал быть ясным. Я направился к Тёмным Воротам, от которых, впрочем, в это время осталось только одно название. За несколько лет до моего приезда в Нарву, как я узнал из рассказа М., от восточной городской стены обломанные верхушки которой ещё при мне возвышались слишком на сажень над уровнем улицы, шла, вплоть до укреплённого берега Наровы, высокая арка, под которой пролегала дорога в Тёмный сад и на пристань. Эта-то арка и называлась Тёмными Воротами. Внутри неё и над нею были устроены небольшие конуры, в которых ютились семейства бедняков-чернорабочих. Арка эта настолько обветшала, что грозила падением, да и проезд через неё был узок, а потому её и решили срыть. Находящийся за восточной городской стеной Тёмный сад отделялся от набережной только лёгкой деревянной решёткой.

   Я вошёл в сад. Высокие, раскидистые дубы и клёны почти не пропускали в него утренних лучей солнца, и в нём было ещё темно. Холодом и сыростью веяло от ветхой известняковой стены, обросшей мелкой травой и нежным мхом, изумрудная зелень которого ярко выступала на покрытой плесенью серой стене. Пройдя дорожку, пролегавшую у самого её основания, я поднялся в так называемый Верхний сад. Эта, сравнительно небольшая площадка, окружённая со всех сторон высокими земляными валами, только носила в то время название сада; на самом-же деле это был пустырь, по краям которого шли дорожки, усаженные, как видно ещё недавно, молодыми деревцами, да при входе в него росло несколько кустов сирени и дикого жасминника. В северо-восточном углу Верхнего сада, на земляном валу, насыпанном поверх высокой крепостной стены, стояла ветхая, сквозная деревянная беседка, а около неё – чёрный, грубой работы, железный крест, укреплённый в известняковой плите; к кресту была прикреплена жестяная дощечка, на которой была надпись, гласившая, что здесь находится могила воинов (русских или шведов – об этом надпись умалчивала), павших при взятии Нарвы Императором Петром I, 9 августа 1704 года. Вот таким памятником почтили наровцы память воинов, положивших живот свой за отечество! Впрочем, на этот раз крест был украшен венком из свежей зелени, среди которой пестрели астры и пышные, разноцветные головки далий (В 1886 году этот скромный памятник возобновлён, и надпись на нём изменена. Ред.).

   Я вошёл в беседку. Она стояла на крутом, отвесно, сажень в двадцать высотой, углу крепостной стены. С неё открывался прелестный вид на окрестности. Направо, за Наровой, на крутом берегу её, раскинулись утопающие в зелени садов деревянные домики Ивангородского форштадта, среди которых, на самом высоком месте, белела церковь Знаменья; зелёные круглые главы её, увенчанные ярко горевшими на солнце золотыми крестами, высоко поднимались над всей этой массой крыш и садов. Правее, всё ещё грозно возвышались серые зубчатые стены и круглые башни Ивангорода, а против них, ещё грознее выступал из шумных вод Наровы его некогда непримиримый враг – Вышгородский замок, с Длинным Германом во главе.

   Прямо против беседки, по высокому берегу Наровы, желтели поля, замыкавшиеся вдали тёмной полосой леса. Налево, за крепостной стеной, виднелись остатки земляных укреплений, покрытые мелкой зелёной травкой, а дальше виднелись скромные домики Нарвского форштадта и деревни Поповки, между которыми широкой гладкой, ярко блестящей на солнце, полосой разливалась Нарова; ещё дальше – горизонт замыкался тёмной стеной соснового бора."

                                                                                                                                                            S-Z

(Продолж. след.) 

 

 

Источник:

  1. Газета «Нарвский Листок», № 2, № 3, № 4, 1898 год. Год I.

 

 

 

Все разделы